История Патриcии
Мое детство прошло в Северной Ирландии и внешне было вполне обычным, кроме мрачного периода сексуального насилия. Сын соседа и еще один мальчик пугали меня и насиловали с семилетнего возраста до десяти лет. Я не могу назвать их имена, потому что я использую свое настоящее имя в этой истории. Тем не менее, я хранила тайну долгие годы, хороня это глубоко в подсознании.
Мы росли большой семьей — у меня были две сестры и трое братьев. Поэтому, хотя я и потеряла свою мать в десять лет, я часто чувствовала, что у меня две мамы и три отца, которые меня очень любят!
Мой папа, почтальон, уходил из дома дом очень рано каждое утро и работал все время даже на Рождество. Из-за этого он в жизни семьи участвовал мало, и моя мама, у которой было сердечное заболевание, часто лежала в больнице. Поэтому они ничего не знали о сексуальном насилии, кроме того, я была слишком напугана, чтобы что-то рассказать. После того, как моя мама умерла, меня отправили жить с моей замужней сестрой и тремя ее детьми в Дамбартоне, Шотландия. Мой брат (который также жил в Шотландии) уже был членом баптистской церкви, поэтому он попросил девушек моего возраста взять меня с собой. Я стала петь в хоре, и к 13 годам я называла себя христианкой.
После окончания школы я работала на фабрике, в магазине и в медицинском центре, который меня заинтересовал сестринским делом. У меня еще были сестра и брат в Белфасте, поэтому в 25 лет я пошла учиться в колледж на медсестру. По воскресеньям я не работала, а посещала баптистскую церковь в Белфасте. Но это стало не чем иным, как привычкой, которую затмили новые отношения с молодым человеком, который тоже учился на моем курсе.
В то время у меня были проблемы со здоровьем, что означало, что я не могла принимать гормональные таблетки. Поэтому, когда мы начали спать вместе, мы не использовали никаких контрацептивов. Я не знаю, как два человека с медицинским образованием могли быть настолько наивными. Может просто тогда в 70-х, про такие вещи не говорили так открыто, даже среди студенток-медсестер. Ничего не случилось сразу, поэтому, полагаю, мы думали, что это безопасно!
Когда я обнаружила, что я беременна, парень просто исчез. Я пошла к своему доктору, которая вопросительно посмотрела на меня, подтвердив положительный результат теста. Я был рада, но испугана.
«Тебя можно поздравить — или как?», спросила она.
Я не рассказывала об этом своей семье, потому что я знала, какова будет их реакция. Во-первых, они были бы потрясены тем, что у меня были сексуальные отношения, это было не в характере юной Патрисии. Потом, они все начнут обсуждать меня, и что я должна делать — нет, я не могла бы справиться со всем этим.
Врач посоветовала мне сделать аборт. Хотя это было в Белфасте (в Ирландии аборты запрещены), она сказала, что у нее есть знакомый врач в Глазго (Шотландия), который может сделать это для меня. За три недели между положительным результатом теста и абортом я была в душевном смятении. Единственными, кому я доверяла, была мой врач и подруга, которая была медицинской сестрой. Поскольку обе женщины, с которыми я советовалась, говорили, что это — лучшее, я полагала, что они должны знать лучше, чем я. Что это был еще не совсем ребенок, и я последовала их совету. В последствии, через годы, когда постабортная травма настигла меня, я много лет думала: «Как они посмели? Почему доктор сказала мне, что это лучший вариант?» Но теперь я старше, и я понимаю, что она искренне думала, что делает все возможное для пациента.
Как только я согласилась на аборт, все было устроено в течение недели. Я сказала сестре, что еду в отпуск, чтобы встретиться с подругой, перед тем, как навестить свою другую сестру в Дамбартоне.
Ребенку было 12 недель, когда он был абортирован 22 ноября 1979 года. Я помню как я проснулась после анестезии, и плакала, и плакала.
Меня выписали на следующий день, и после выходных у моей сестры, я вернулась в колледж в Белфаст, как будто все было нормально.
Однако, я больше не была нормальной. Я начала много пить и спала целыми днями.
Теперь я понимаю, что я не заботилась о себе из-за того, что думала, что тот, кто избавился от своего ребенка, не достоин этого.
К сожалению, потом я была сильно наказана за свои поступки годами депрессии.
За это время я сознательно хотела снова забеременеть. После одного суточного дежурства это случилось. В течение шести месяцев я никому не говорила, потому что я думала: «К тому времени как все узнают, они уже не смогут ничего с этим поделать».
Как только моя семья узнала, они отреагировали на это точно так, как предполагала в первую беременность. Родственники сутками занимали телефонную линию между Белфастом и Дамбартоном, обсуждая, что я должна делать, и спорили о том, что лучше: оставить ребенка или усыновить его. Я была так рада, что эта суета коснулась меня только раз.
Из-за беременности я перестала пить и много спать. Это привело меня в чувство. В июле 1981 года после ужасных родов — от 10 до 12 часов чистого убийства — у меня родился красивый мальчик, которого я с гордостью назвал Колином. Я надеялась, что Колин сможет заменить мне ребенка, которого я потеряла. Но в тот момент, когда я держала его на руках, я понимала, что он другой человек, а не дубликат моего первого ребенка.
Колин был плаксивым ребенком, поэтому мне не нравились первые месяцы. Но я никогда не жалела об этом, хотя мне и пришлось отказаться от учебы на медсестру. Но Колин был лучшим, что когда-либо случалось со мной. Я просто сожалею о том, как я это делала.
Когда Колину было два или три месяца, я встретила парня по имени Чарльз, который мне действительно нравился. Он пришел в дом как друг, и к тому времени, когда Колину было семь месяцев, мы начали отношения. Чарльз уже получил опеку над своими двумя детьми от его первого брака. И когда я стала жить с ним, в начале 1982 года, мы хорошо устроились вместе, как семья, или так я думала.
Проблемы начались, когда Чарльз стал меня бить. Ради детей, я терпела шесть лет, но начала страдать от депрессии. Я посещала психиатра и была на антидепрессантах.
Я никогда не смотрела в корень проблем, пока я была с Чарльзом. Я смутно подозревала, что это может иметь какое-то отношение к моему детству или к аборту. Возможно, аборт нанес мне более тяжелую травму, чем я думала. Честно говоря, мне было проще считать, что я не знала, почему у меня депрессия и я принимаю таблетки, чем выяснять причину проблем.
К 1988 году Колину было семь лет, и я начала страдать от моих жутких отношений с Чарльзом, поэтому я решила, что пришло время расставаться. В течение первых двух лет я была увлечена созданием нового дома для нас, что всегда является проблемой для семей на социальных пособиях, хотя моя близкие помогали мне чем могли. В то время я вернулась в церковь, стал посещать местный католический храм.
Постепенно наша жизнь с Колином устаканились. Однако, из-за этого, чувства, которые я раньше подавляла, начали проявляться пугающим и неприятным образом.
Мы жили в квартире,где стены были довольно тонкие. Однажды ночью, через шесть лет после аборта, я проснулась посреди ночи от плача ребенка. Я не знала, что пока нас с Колином не было, у девушки, жившей наверху, появился ребенок. Ее ребенок был совершенно реальным, но этот крик вызвал у меня серию кошмаров, которые преследовали меня около двух лет. Несколько раз в неделю меня будил крик плачущего ребенка, который как я узнавала позже не принадлежал ребенку сверху.
В одном кошмарном сне я была в магазине, а большая коляска осталась на улице. Ребенок в коляске плак
ал, и все в магазине говорили мне: «Это твой ребенок плачет — тебе лучше выйти и посмотреть».
Я им всем отвечала: «У меня нет ребенка». Потом от страха я выбегала на улицу и заглядывала в коляску. В ней никого не было, а плач продолжался. Это очень сильно напугало меня. Этот кошмар повторялся в течение многих месяцев.
В конце концов, я поняла, что не могу больше притворяться, будто эта пустая коляска не имеет никакого отношения к аборту.
Я осознала, что не хочу думать об аборте как о причине этого, потому в таком случае, мне пришлось бы принять ответственность за аборт и осознать свою вину. Мы можем долго обвинять окружающих в наших проблемах. Я раньше думала так: «Это врач или подруга должны были остановить меня тогда». Однако, именно я, по своей собственной воле пошла в эту больницу.
Я начала интересоваться книгами и статьями об абортах. Иногда я чувствовала себя более спокойно, если в них говорилось, что аборт был лучшим решением в таких обстоятельствах. Однако, когда в них подчеркивалась ценность жизни ребенка, ко мне возвращалось беспокойство. Кошмары возобновлялись до такой степени, что я боялась ложиться спать по ночам.
К концу 1991 года я дошла до какого-то предела, собрала все свое мужество и рассказала все знакомому священнику. Он познакомил меня с Маргарет Катхилл из общественной организации «Британские жертвы абортов», которой я излила все, что происходило со мной. Пока я разговаривала с ней, я периодически думала: «Пожалуйста, только не говорите мне, что я сошла с ума».
Но Маргарет выслушала и сказала мне, что мои депрессия и кошмары были прямыми последствиями аборта. Позже мы смогли поговорить и о насилии в детстве. Но мы смогли коснуться этого только тогда, когда мы преодолели мое отрицание в отношении абортов.
Мне потребовалось около года еженедельных встреч с Маргарет, чтобы я смогла смириться с тем, что я совершила. Я могу сказать, что принятие своей ответственности за смерть ребенка, и проживание утраты ребенка было очень болезненным. Это была долгая, тяжелая борьба, и это были времена, когда я чувствовала, что с меня хватит, но я этого не сдалась.
Вскоре Маргарет мягко подвела меня к тому, чтобы дать моему ребенку имя.
Это было проблемой, потому что, я не знала, был ли у меня мальчик или девочка!
Однажды ночью, после шести месяцев моего общения с ней, у меня снова был сон о той же коляске. На этот раз это был не кошмар, а в детской коляске был ребенок, похожий на новорожденного Колина.
Самое поразительное у Колина было то, что он родился с темными волосами, а через два года они стали русыми. У этого ребенка были такие же черные волосы, но ребенок был одет в розовую одежду и был укрыт розовым покрывалом.
Я с волнением позвонила Маргарет и рассказал ей об этом. «Теперь тебе нужно дать ей имя», — сказала она мне. Я назвала своего ребенка Клэр и приняла ее в свое сердце. Это был настоящий прорыв, однако мое лечение еще не было завершено.
В марте 1993 года я отправилась на курс терапии профессора Филиппа Нея в Киддерминстере. Тогда я осознала, что не хочу, чтобы мой ребенок ушел. Я носила ее в себе, и все время думала о ней, хотя ее физически не было со мной. Наконец, я отпустила ее, я не могу описать, как я себя чувствовала — это было просто умопомрачительным, потому что я наконец приняла, что Клэр с Богом. Что она счастлива, и она простила меня. Бог простил меня; но, самое главное, я сама простила себя.
Нам нужно больше психологов, таких как Маргарет, потому что большая часть медицинского сообщества не осведомлена о постабортном синдроме. Я сильно разочаровалась, что мой врач не знал о тех проб
лемах, которые я испытала. Я была очень удивлена, потому что она была молодым врачом.
Я сейчас чувствую себя более свободной, чем когда-либо прежде. Я хотела бы рассказать об этом другим женщинам. Я хочу показать им, что можно вылечить последствия абортов, хотя к этому надо долго идти.
Источник: Melanie Symonds «…and still they weep»
Перевод Фокина А.А.
Еще истории женщин с постабортным синдромом.
Комментарии: