Она говорила мне об этом много раз, и поэтому, думая о ней, я всегда вижу ее одиноко бредущей по улице и всматривающейся с глубокой печалью во встречных молодых матерей с детьми. Она, бывает, остановится, чтобы вглядеться в малыша – они, детки, все кажутся ей ангелами, чудом оказавшимися среди людей и незаметно, легко поднимающими их на свою ангельскую высоту. Ее ангел умер, не родившись, и даже не умер, а загублен – своею же матерью. Ее ангел снится ей почти каждую ночь, и каждую ночь зовет ее «Мама! Мама!» и смотрит на нее с невыразимой вопросительной жалостью. И ее сердце тоже рвется от жалости, и плачет душа от невозможности отозваться, прикоснуться, взять на руки и согреть. Уже несколько лет ей нет покоя. Она рассказывала мне, что смешанное чувство это — беспокойства, скорби, тоски и позора – пришло к ней не сразу. И было даже короткое облегчение после аборта…

«Освобождение… – говорит она с горькой иронией и добавляет, — освобождение, обернувшееся таким капканом». Это сравнение она часто использует в наших беседах. Капкан, который душит отчаянием. Удушье от одной мысли о содеянном. (далее…)